Итачи уже месяц был дерганым и нервным. Странно поглядывал на всех членов организации и старался не находиться наедине с Кисаме, хотя этому явно мешало то, что их постоянно посылали на миссии вместе. Лидер тоже ходил нервный и постоянно подергивал правым глазом, часто запирался у себя в комнате, был жесток как никогда и шпынял Тоби при каждом удобном случае. Один лишь Дейдара ходил каждый день с довольной миной, но при этом старался долго не сидеть. Кисаме все так же строил коварные планы по завоеванию расположения Итачи, но этому мешало какое-то непонятное для него обстоятельство. Какудзу тряс со всех долги и пересчитывал уже накопленные деньги. Конан постоянно жаловалась, что от нехватки свежего воздуха, солнца и переизбытка сырости у нее испортилась кожа, поэтому пропадала в спа-салонах и еще бог весть где. Зетцу шлялся по ботаническим садам и клеил тропические цветочки (о, да, он питал слабость к заморским красавицам XD). В общем, у Акацук было довольно тихо. Но Итачи уже готовил план мести. Пэйн тоже продумывал свой ход конем. И в один прекрасный день, точнее вечер, Пэйн вошел в комнату Учихи, решительным движением захлопнув дверь и заперев ее на ключ. Длинноволосый парень покрылся испариной и мгновенно активировал шаринган (ага, врагу не сдается наш гордый «Варяг»).
– Успокой… – Пэйн не успел договорить. Итачи припечатал его к стене мощным ударом ноги, – какого хера? Я тебе сказал, успокойся, а не то твою жопу подарю Кисаме, уж он найдет ей применение! Чертов ублюдок, я пришел поговорить!
Пэйн еле сдерживался, чтобы не порвать Итачи на британские флаги. Но сейчас его мысли занимала только месть (блин, Учихи заразны, они заражают желанием мстить!). Итачи посмотрел на Лидера и решил, что его и без того поруганный зад пригодится ему самому.
– А теперь сядь и внимательно слушай, что я тебе скажу.
– Хорошо.
Брюнет сел на кровать и приготовился слушать, при этом не расслабляясь ни на минуту (конечно, в фанфах Химы нельзя расслабляться, не то сразу заяоит по жестокому).
– Этот сукин сын изнасиловал не только тебя. Его необходимо наказать, – резко бросил Пэйн, глаза которого метали молнии от гнева. (Лидер-сама, Тоби хороший, это просто авторша на всю голову больная). Итачи внимательно смотрел на перекошенное от злости лицо рыжеволосого и понимал, что тот чувствует. Но вот вопрос о том КТО его изнасиловал все еще оставался открытым. Лидер словно прочитал этот немой вопрос во взгляде:
– Тоби.
Такого шока Итачи не испытывал еще ни разу в жизни. В голове не укладывалось, что эта макака могла быть тем самым насильником.
– Не может быть, – лишь и смог прошептать брюнет.
– Может, но сейчас не это важно. Я хочу, чтобы эта куча собачьего дерьма получила свое.
Пэйну стоило немалых усилий прийти сегодня к Учихе и посвятить того в свой план. Он долго и подробно обрисовывал длинноволосому свою идею, тот лишь изредка улыбался.
– Ты все понял?

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Тоби носился по главному залу Акацук и опять выводил вокальные пируэты, пока Лидер не послал его в кухню заваривать чай. Итачи мирно сидел в кресле и читал какую-то книгу. Но по его рассеянному взгляду было ясно, что содержание его мало интересует. С тех пор, как Пэйн поведал ему о своих намерениях, прошла целая неделя. Они основательно подготовились. Все шло прекрасно. Тоби принес чай, но тут же был отправлен обратно на кухню за остатками печенья. Вернувшись, он взял оставшуюся на столе чашку и быстренько выпил. Горячий чай приятно грел изнутри, обволакивая негой все тело.
Очнулся он от резкой боли. Кто-то ударил его по лицу. Не дав опомниться, ему что-то всунули в рот.
– Соси, ублюдок. Тебе же так понравилось в прошлый раз! – опять сильный удар по лицу.
Мадара послушно стал сосать непонятный предмет. Мозг отчаянно сопротивлялся, перед глазами все расплывалось, а тело ныло. Он инстинктивно дернулся. Что-то звякнуло и врезалось холодными цепкими лапами в запястья и лодыжки, неприятно сжимало шею. Повторная попытка принесла новый удар по лицу и боль в затекшем теле. Мысли постепенно приходили в порядок, взгляд фокусировался, но тело было словно ватное.
Тоби висел над полом. На шее был железный ошейник, который ужасно натирал кожу при каждой попытке пошевелиться; руки были зажаты в наручниках; ноги оторваны от пола, раздвинуты и подвешены цепями к потолку. Не составляло труда узнать, что комната принадлежала старшему Учихе. Он поднял взгляд и опять получил сильный удар по лицу. Из носа потекла маленькая струйка крови. Над парнем (ну не поворачивается мой авторский язык называть Мадару дедушкой или еще как-то, простите автору его пунктик!) нависал Пэйн, всунув тому в рот свой член, и неприятно улыбался.
– Тебе же так нравилось его сосать в тот день, так какого хуя ты остановился!? Соси его, грязная шлюха! – Мадара попытался дернуться и освободить рот, но тут же почувствовал соленый привкус во рту. «Черт, когда этот молокосос успел сделать новый пирсинг? Острая серьга? Похоже, он давно мечтал отомстить», – думал Учиха. Ничего другого ему просто не оставалось делать (когда попадаешь в фикшн Химы, не думай, просто попытайся меньше дергаться. Может, будет не так больно?). Тоби почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади.
– Думаю, сегодня тебе скучать не придется, у нас припасены развлечения на всю ночь.
Чьи-то холодные руки прикоснулись к ягодицам брюнета, он инстинктивно сжал задний проход. Но это не помешало какому-то твердому предмету войти в него резким движением, причиняя жуткую боль неподготовленным мышцам.
– Я тут кое-что позаимствовал из твоего широкого выбора игрушек, – теперь этот голос не составляло труда узнать. Итачи тоже пылал жаждой мести. Жаль, они с Лидером не знали, что им уготован один маленький сюрприз, но об этом чуть позже.
Мадара пытался вытолкнуть из себя инородный объект, но лишь еще больше разорвал небо об прирсинг рыжеволосого и получил разряд тока в анальное отверстие. Из его горла вырвался хрип боли. С уголка открытого рта стекала струйка слюны смешанная с кровью. Удар повторился. Так вот что за игрушку выбрал Итачи. Вибратор с маленьким разрядом тока. Одно нажатие кнопки на маленьком пульте – один разряд. Приятная игра, если не считать того, что сейчас это замысловатое чудо техники было в заднице старшего Учихи. Сначала удары были редкими, потом все чаще и чаще. Тоби дергался словно заяц, попавший в силки. Пэйн хрипло дышал и иногда бил Мадару по лицу, если тот отвлекался от минета. Рот заполнился кровью, которая стекала с обоих уголков губ. Небо горело. Боль была невыносимой, попытки кричать превращались в сдавленные стоны и невнятные всхлипы.
– Неужели ты думал, что всегда будешь хозяином положения, сучий сын? Грязная тварь, пришло время платить по счетам! Ночь только началась! – кричал Итачи, удерживая кнопку на пульте управления. Брюнет задергался с новой силой, потом горячая жидкость заполнила его рот, смешиваясь с кровью, и обжигая порезы от пирсинга.
– Глотай, грязная шлюха! – опять удар по лицу. Нос и губы распухли. Горячая кровь шла из носа и разбитых губ, – теперь пришло время развлечь тебя, Тоби. Хидан, придурок, ты опоздал!

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Мадара, сжавшись в комок и истекая кровью, лежал на холодном полу. Поясницу ломило. Эти уроды на потрудились как положено закрепить его в воздухе, поэтому сейчас тело превратилось в сплошное средоточие боли. Мысль, что ему могут отомстить до сегодняшнего дня не приходила к нему в голову. Что там сказал этот псевдолидер? Настоящая боль придет потом? Эти ублюдки даже не оставили свет включенным (конечно, а то Какудзу бы убил их, увидев счета за ЖКХ). Чьи-то мягкие шаги, чьи-то теплые, нежные руки аккуратно поднимают его с холодного камня, куда-то несут, кладут на мягкую кровать.
– Идиот. Неужели так трудно подождать, пока я вернусь с миссии? Теперь, надеюсь, ты больше не полезешь в койку к другим? – чьи-то губы аккуратно покрывали поцелуями его израненное тело, промывая и перевязывая раны.
– Дей? Когда ты вернулся? – язык распух и еле ворочается.
– Заткнись, придурок, и просто лежи.
Дей забрался в постель и прижал к себе любовника. Как же приятно чувствовать чье-то тепло, да, Великий Мадара? После такого урока ты, наверняка, не захочешь уходить куда-либо из этой мягкой кровати и из этих теплых объятий.
Что-то болит? Плевать, об этом подумаешь завтра.
P.S. Маленькое упущение авторши: Тоби в чай залил конский возбудитель, чтоб веселее было. Поэтому Лидер и Итачи столь внезапно озверели.

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Прости, за то, что так обращался с тобой…
Я хотел быть твоим господином, но стал рабом…
Я хотел, чтобы любили меня, но сам влюбился без оглядки…
Я хотел быть кем-то другим, не смог…
Я хотел спрятать лицо, но ты увидел душу…

Ты помнишь, как он был нежен? Ты помнишь, как было тепло в его объятьях? Ты помнишь, как он прижимал твое истерзанное тело к себе, словно боялся, что ты исчезнешь с первыми лучами рассвета? Ты помнишь, как прижимался к этому мальчишке, слушал стук его сердца, спокойное дыхание? Ты помнишь, как беззвучно плакал, когда он уснул?
Он был не больше, чем развлечение, ведь так? Просто инструмент для удовлетворения твоей похоти. Ты знал, что он может умереть в любой из дней. Ты знал, что он может не вернуться с миссии. Но тебе было плевать. Он большой мальчик, сам о себе позаботится. Ты так и не заметил тот день, когда этот глупый мальчишка поселился в твоем сердце.
Сегодня так темно. Эта темнота не похожа на обычную ночь. Живая, шевелящаяся темнота, передвигающаяся с помощью тысячи темных отростков-рук. Перетаскивает свое огромное тело, цепляясь за одну тень, потом за другую. Она стекает склизкой массой по твоему окну, пытается втиснуться в комнату. Но ее пугает одинокая лампочка под потолком. Тусклый свет, болезненно-бледный, не сможет долго сдерживать эту мерзкую жижу, и она ворвется в комнату, затопит тебя, поглотит с головой. Миллионы черных рук будут рвать твое тело и разум на миллиарды тонких лоскутов.
Ты хватаешься за голову и стонешь, как раненный зверь в лесу. Ты убил его. Не своими руками… Но он умер из-за тебя. Он умер, так и не услышав, что ты… ты… любишь его. Ты чувствуешь что-то горячее на своих щеках. Что это? Словно следы, оставленные раскаленным железом… Что это? Слезы… Что-то странное творится внутри тебя. Что это за чувство? Что так отчаянно терзает душу? Что царапает твои внутренности, холодными руками сжимает легкие, острым скальпелем выводит тонкий иероглиф на твоем сердце? Что это? Как это называется? Где-то далеко, на грани тишины и безмолвия ты находишь ответ, это – боль. Так вот на что похожи душевные муки! Почему никто не сказал, что они так ужасны? Почему никто не сказал, что они нестерпимее пыток?!
Ваша последняя ночь… Жидкое серебро полной луны струилось по белоснежным простыням. В открытое окно врывался запах травы и полевых цветов, шелест листьев. Тонкая тюлевая занавеска – единственное, что отгораживало вас от мира.
Именно в ту ночь ты был одержим. Нежность переполняла тебя и изливалась фонтаном ласк, легких касаний и поцелуев. Вся твоя жестокость, весь твой садизм растворились в тихой заводи любви. Ты помнишь, как Дейдара громко стонал? Никогда раньше он не стонал так возбуждающе и громко, никогда он еще не прижимался к тебе так крепко. И никогда прежде он ни кричал так громко, прося не останавливаться! Никогда… И больше никогда не попросит… никогда… Ты помнишь, что он кричал в ту ночь, когда волны экстаза захлестывали его, заставляя задыхаться, до боли в суставах сжимать пальцы, прижиматься к тебе, кричать что-то… Что? Что он тогда кричал? Он больше не повторит тех слов, что ты не пожелал расслышать… Никогда… Почему ты не услышал, ведь он кричал так громко… Почему?

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Недосягаемая синева небес грозит обрушиться вниз, на бесконечную долину, поросшую низкой травой и фруктовыми деревьями. Персики, яблони, сливы, груши, вишни… Внезапно небо заполняется сизо-седыми тучами, но они не могут поглотить солнца. Оно рвет тучи, высвечивая целые острова деревьев. Начинается дождь. Солнце и дождь… Солнце, дождь и радуга… Огромная, начинающаяся где-то в недосягаемых границах долины и заканчивающаяся где-то за бесконечностью.
– В твоих слезах тысячи радуг. Они появляются, стоит лишь тончайшему лучу света коснуться их, – я оборачиваюсь. Что это? Зачем? Почему? Не нужно! Не нужно больше этого кошмара!
Длинные светлые пряди перебирает едва заметный ветер, в голубых глазах стоят слезы. Только не плачь! Прошу, не плачь! Я не вынесу этого! Кто-нибудь, вырвите меня из этого кошмара! Дей, только не плачь…
– Не плачь… – это мой голос или это просто отзвук тишины?
– Почему ты не услышал? Почему? Ведь я кричал изо всех сил! Всей душой! – теперь это не просто слезы, это – рыдания. Он рыдает из-за меня. Я падаю на колени и закрываю лицо руками.
– Прости, прости, прости…
Его руки обнимают меня. Он прижимает меня к своему теплому, живому телу. Я кладу голову ему на плечо и вдыхаю аромат его волос. Ни что на свете не может быть прекраснее этого аромата.
– Тогда я повторю так, чтобы, наконец, услышал. Я люблю тебя, – тише шепота, нежнее дыхания, острее ножа, громче взрыва.
– Я… я… люблю тебя, – мои губы двигаются, но я даже не уверен, что произношу эти слова вслух.
– Я хочу еще раз увидеть тысячи радуг в твоих слезах. Прошу, позволь мне быть единственным, кто это увидит. – Ты совершенно другой. Ни язвительности, ни бравады… Ты чуть отстраняешься, смотришь в мои глаза, а потом превращаешься в огромную стаю бабочек. Последнее, что я слышу перед пробуждением:
– А умер я красиво, хм! Это был самый красивый бум! Хм, ведь так?
– Да, это так…
Лучи солнца протыкают шевелящуюся тьму своими копьями. Я открываю глаза и смотрю за окно. Только что прошел дождь, и в небе повисла полупрозрачная радуга…
Я все же услышал, я все же сказал… Я люблю тебя…

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Я боюсь не успеть. Что если я не успею сказать тебе о самом главном? Что, если я проснусь утром от звука рушащихся зданий и разрывных пуль? Что, если я проснусь… Что, если я не проснусь? Что, если ты умрешь на моих глазах? Что, если последним что ты запомнишь, будет наша глупая ссора! Что если тебя разорвет на миллионы грязных ошметков снарядом. Что, если твоя кровь забрызгает мое лицо и волосы! Что, если…если… если…

Кровь. Она повсюду. Тонкие ручьи, реки, лужи, водопады, озера, океаны! Больше нет воды, есть только кровь! Длинная дорога вьется змеей, упираясь в грязно голубо-белое небо. Она все раскурочена, повсюду куски снарядов, кровь и трупы. Много трупов, горы… Разлагающие и воняющие, трупы, в которых копошатся черви, трупы, на которые огромные мухи откладывают свои личинки. Я бреду по этой дороге. Куда она ведет? В царство мертвых? Вокруг так тихо, что я отчетливо слышу, как под моими босыми ногами хрустят мелкие камешки, как огромные мухи выталкивают из своих толстых брюшков огромные яйца, слышу, как копошатся между собой черви. Запах стоит такой, что к горлу подкатывает тошнота. Стоп! Это не тошнота. Это ненависть. Она, словно рвотные позывы застряла где-то посередине пищевода. Чистейшее, концентрированное чувство ненависти, не относящееся ни к кому конкретно, и ко всем, кто есть в мире. Ненависть к Хаосу, к Гармонии, к Любви, к Ненависти, к Созиданию, к Разрушению, ко всему и не к чему. Просто ненависть. Первородная, чистая, глупая, всемогущая…
Оглядываюсь по сторонам: бесконечная пустыня, устланная трупами, как и дорога. Искореженная техника, трупы, кратеры от взрывов и ни одного живого существа, кроме огромных мух. Даже ветер исчез, забрав с собой все краски и звуки, почти все… Я поднимаю глаза в грязное небо и вижу, как появляются тучи. Такие черные, словно это ночь просачивается сквозь еще не умерший день. Откуда они, ведь ветра нет… Эти тучи заполняют собой все небо, скрывая его уродство и неполноценность. Где-то впереди гремит гроза, начинается дождь. Капли цвета свинца падают и с глухим звуком разбиваются. Словно сотни выстрелов. Капли настолько огромны, что оставляют огромные красные отметины на моей коже, которые чуть позже, наверняка, превратятся в синяки. Я съеживаюсь от холода. Легкий белый балахон из хлопка совершенно не греет. Я приглядываюсь к своему наряду. Что это? Когда-то давно, наверное, в предыдущей жизни, я видела этот наряд на одной картинке в энциклопедии. Как же он назывался? Мозг на удивление послушно выдает нужную информацию: саван. Саван? Но больше я ничего не могу вспомнить.
Вой. Пронзительный, долгий, режущий душу холодным лезвием, покрывающий кожу инеем. К нему присоединяется еще один, и еще, и еще… Вскоре вся пустыня от края до края наполняется этими жуткими воплями. Одни похожи на предсмертные, другие на разрывающие от чувства потери, третьи на лязг металла. Они сливаются воедино, и в этом вопле-вое я слышу смех сумасшедшего от отчаяния существа. Паника сжимает мои внутренности, заставляя согнуться от неприятного чувства. Дождь остервенело бьет меня, саван промок и прилип к телу, меня трясет от ужаса и холода, ноги словно из ваты, но я чувствую, что нужно бежать. Вперед, туда, где начинается море. Море из крови.
Бегу. Мелкие камни впиваются в босые ступни, режут их, но я знаю, что нужно бежать! Топот ног. Сотни, тысячи ног. Оборачиваюсь. Волки.

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Я вскакиваю в холодном поту.
Я иду по холодному полу в кухню и включаю телевизор. Как я устала бояться, что однажды утром, включив телевизор, узнаю, что началась война. Как я устала бояться, что однажды меня разбудит звук выстрелов. Как же я устала бояться того, что однажды вовсе не проснусь. Как же я боюсь, что так и не успею сказать тебе главного.
Как я устала видеть эти сны.
Как я устала бояться…
Как я устала…
Саван?

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Ветер. Такой сильный, но такой ласковый и нежный. Закрываю глаза и чувствую, как он перебирает мои волосы, ласкает тело. Я на самом верху высокого холма. Повсюду шепот листвы и шуршание трав. Ветер доносит на своих тонких, резных крыльях сладковатый аромат цветов. Самых обычных полевых цветов: ромашки, васильков, клевера, мать-и-мачехи и сотни других, неизвестных мне. Теплый аромат окутывает мое тело. Волосы разметались, словно испуганные мотыльки.
Откуда-то доносится аромат сандалового дерева вперемешку с цветущим апельсином. Чьи-то сильные руки обнимают меня, унимая мою непонятную дрожь. Мне не хочется открывать глаза, я боюсь, что все исчезнет, рассыплется пеплом, словно сожженный лист бумаги, еще один сожженный лист моих мечтаний. Чьи-то губы нежно касаются моих. Губы вкуса забродившей сливы. Они пьянят мое сознание. В тяжелеющей голове вертится единственный вопрос: «Я в Раю?»
– В Раю? – переспрашивает Он. Неужели вопрос сорвался с губ?
– Наверное… – тихо роняю я.
– А если я скажу, что ты спишь? – его руки еще крепче сжимают мое тело. Я чувствую биение его сердца.
– Я не хочу просыпаться.

– Проснитесь! Эй!
– Я не хочу…
– Но вы же простудитесь. Разве вы не чувствуете, что начался дождь?
Я вновь ощущаю аромат сандала и апельсинового цвета. Я открываю глаза. Передо мной стоит молодой человек под зонтом, и смотрит на меня обеспокоенным взглядом. Я уснула в парке с книгой в руках, а на улице уже успел начаться дождь, какая же я рассеянная. Опять этот пьянящий аромат. Я смотрю в глаза парню. Что это? Словно электрический разряд тока пробежал по телу. Я всегда думала, что есть глаза, в которых ты либо отражаешься, либо тонешь. Сейчас я тонула в собственном отражении, что светилось в его глазах. Я не могла отвести взгляд от этого чарующего зрелища.

Мы сидим под широким раскидистым дубом на вершине холма и целуемся. Как я люблю аромат сандала и апельсина, и вкус забродивших слив. Я только что рассказала Ему сон, что видела в день нашего знакомства.
– Знаешь, тогда, в парке, я почувствовал едва уловимый армат лотоса и цветущих яблонь, и пошел за этой чарующей нитью. Ты спала с таким безмятежным лицом, и, даже, улыбалась во сне. Я долго стоял и смотрел на тебя, а потом начался дождь…
– А потом начался дождь… А потом началось все… – тихо ответила я.
– Как ты думаешь, это – Рай?
– Не думай об этом, иначе можешь проснуться, – улыбнулась я.
Ветер смешал и подхватил на свои резные крылья запах сандала, лотоса, и цветущих яблонь и апельсинов, и понес их в неизвестную даль. Может быть в Рай?

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Я прихожу сюда каждую ночь во сне. Пыльная дорога среди многоэтажных домов; направо, снова направо, теперь налево, по крутому склону вниз, опять поворот. Я ступаю по шелковистой короткой траве изумрудно-зеленого цвета, она щекочет босые ноги. Все звуки и запахи города пропали, как только я ступила в этот невидимый никому уголок мечты. В 30 метрах от меня стоит деревенский домик, выкрашенный в небесно-голубой цвет. Резные белые ставни; кремовый кружевной тюль на сверкающих чистотой окнах; приветливая змейка дыма из трубы. Ты сидишь на мягком ковре из травы ко мне спиной. Короткие темные пряди перебирает ветер. Ты как обычно пришел раньше меня. Я улыбаюсь. Ты оборачиваешься. Я несмело иду вперед, мне каждый раз кажется, словно ты разлетишься желтыми тюльпанами, и их лепестки унесет игривый ветер.
Я сажусь рядом. Ты кладешь свою голову мне на колени. Рядом лижет берег ленивая река. Этот звук обволакивает мягким кашемиром. Я перебираю твои волосы, чувствую тепло дыхания на ногах. Ты тихо поешь какую-то песню, я еще ни разу не разобрала ни слова, но мне нравится, как твой голос струится в этой глубокой тишине нашего мирка.
Первый раз мне приснился этот сон в шестнадцать. И после этого я больше не видела других. Каждую ночь я иду босиком по какому-то пыльному, грязному и задымленному городу, но, как только я перешагиваю невидимую границу нашей поляны, оказываюсь в мире, что принадлежит лишь нам. И так происходит уже тридцать лет подряд. Но стоит мне ступить на шелк травы, как мне вновь шестнадцать, и ты всегда мне улыбаешься своей теплой улыбкой.
Сегодня я опять пришла. Ты берешь меня за руку и ведешь к реке. Мы идем по зеркальной поверхности, мелкие волны медленной реки приятно щекочут ступни. Я оборачиваюсь и вижу, как город подергивается песочно-оранжевой дымкой и исчезает. Река делала крутой поворот у огромного макового поля. Ты ведешь меня к нему. Твоя сильная рука нежно сжимает мою хрупкую ладонь. Алые маки колышут своими яркими головками, кажется, что мы идем в кровавом море. Мы останавливаемся, ты срываешь самые яркие и большие цветы и вплетаешь в мои длинные волосы. Потом ведешь меня дальше. Поле обрывается, и я вижу плывущие облака. Ты берешь меня на руки, за спиной появляются белоснежные крылья. Взмываем вверх.
– Мой… мой… мой ангел, – срывается с моих губ шепот.
Ты улыбаешься так нежно, сердце щемит в груди. Куда мы летим?
Огромный сад. Тишина и покой. Под огромным деревом, которое сможет закрыть своей кроной целый город, я различаю маленький домик небесно голубого цвета; приветливый дымок из трубы; белоснежные резные ставни; кремовый тюль на блестящий чистотой окнах. Что это?
– Наш Рай.
– Не понимаю.
Ты опускаешь меня на шелковистую траву. Она такая яркая, что не верится, что этот цвет существует.
– Почему мы здесь? Кто ты?
– Зачем ты спрашиваешь, ведь ты сама все знаешь.
– Нет! Скажи сам!
– Хорошо. Мы здесь потому, что ты умерла. Сегодня ночью ты уснула и больше не проснешься. Я – твой ангел. Помнишь, как ты нашла меня? Ты сама нашла меня в том пыльном городе твоей внутренней реальности. Ты пришла. Я звал, и ты пришла. Знаешь, я никогда не мог сказать это вслух, но я люблю тебя. Не так, как привыкли люди, но так, как привыкли ангелы. Я всегда был рядом, я боялся, что когда ты вырастешь, то заблудишься в пыльном городе, но ты приходила каждый день. Ты не забыла дорогу к нашему маленькому кусочку рая. А теперь у нас впереди вечность, и я хочу разделить эту вечность с тобой, – ты говоришь, но по щекам текут прозрачные слезы. Они прекрасней самого бесценного земного алмаза. Они обжигают сердце раскаленным железом.
– Не надо, не плачь, – я знаю, почему не забыла ту грязную дорогу сквозь песчано-оранжевый город: я всегда любила только тебя. Только тебя, только тебя.

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

* Fleur «Два облака».

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]

Я погружаюсь в глубокий омут твоих глаз. Зачем? Я хочу оборвать свое сердцебиение, лишь бы слышать стук твоего сердца. Зачем? Я пойду в бесконечность, лишь бы ты был рядом со мной. Зачем? Я отдам тебе свой последний вздох. Зачем? Я погашу солнце и звезды, если попросишь ты. Зачем?
Зачем? Зачем я думаю об этом? Разве ты этого хочешь? Нет…

Она вернулась с задания. Как непривычно жить одной… Дома так тихо, мать не бежит тебя встречать у самой двери, на ходу снимая фартук, отец не сидит в своем любимом кресле, читая свежую газету. Так странно жить отдельно… Но она не хотела, чтобы родители слышали, как по ночам она превращается в слабую, хныкающую девчонку, которая рыдает в подушку не своим голосом. Она уже выросла и не хочет, чтобы кто-нибудь вспоминал ту Сакуру, которая могла лишь стоять за спинами друзей. Она изменилась, она стала сильнее, она никогда больше не позволит кому-то защищать ее, она сама будет это делать.
Прервав череду грустных мыслей Сакура прошла в свою квартирку. Маленькая, но уютная гостиная чуть покрылась пылью ввиду отсутствия хозяйки столь долгое время. Кухня тоже не поражала своими размерами, но все было аккуратно и функционально расставлено. Сакура пошла и заварила себе крепкий чай с корицей. Она всегда так делала, если в душе было холодно. Теплее не становилось, но чай действовал успокаивающе.
Они наконец-то его нашли. Он был так близок. Протяни руку и ты сможешь коснуться его. Ветер доносил запах его волос, его мягкий голос, такой мягкий и такой жестокий. Она едва сдерживала слезы, и все же обещала себе, что будет сильной, что сможет защитить друзей. Но он опять исчез. Всё исчезло, не оставив и следа, и не знает боли в груди осколок льда. Она слишком слаба, она никогда не сможет быть ему нужной. Зачем он ей? Зачем она хочет видеть темный омут его глаз? Зачем она хочет слышать сталь его голоса? Зачем она хочет слышать биение осколка льда в его груди?
– Зачем? Зачем? Зачем? – Сакура кричала что есть мочи, обхватив голову руками и свернувшись калачиком в кресле.
– Я ведь так хотела забыть, я так хотела… Я…я…я – ничтожество! – крик Сакуры перешел в рыдания, которые срывались на хрип.
Девушка плакала несколько часов, пока полная луна не выплыла из-за пепельно-черных туч. Сакура вытерла руками лицо и решила, что жалость к себе ни к чему не приведет. Она отправилась в лес, чтобы тренироваться. Все равно сегодня не уснуть. Стоит ей закрыть глаза, как она видит его тонкие губы, сложенные в жестокой и презрительной усмешке; его глаза, которые смотрят сквозь нее, словно она тень; его волосы, что опять растрепались из-за ветра; его, его, его одного!!!
Уже несколько часов Сакура как обезумевшая отрабатывала удары, уклонялась от ею самой же сделанных препятствий. Куноичи вымоталась и была на пределе. Она не спала больше трех дней. Сакура не может закрыть глаза, если попробует, то уже никогда не проснется. Сакура прекратила изнурять себя тренировкой и медленно поплелась к озеру. Тело ломило от усталости, но сон все равно не шел.
Сакура вышла к небольшому озеру. По берегу росла густая и мягкая трава, такая высокая, что почти достигала пояса. Над озером летали светлячки и освещали водяные кувшинки. С неба на свое отражение любовалась мраморно-бледная луна, роняя молочный свет на лицо девушки. Ветер осторожно шептался с травой и деревьями, они нежно шелестели в ответ. Сакура подошла к самой кромке воды и сняла всю одежду. Она осторожно ступила в холодную воду, по телу пробежали мурашки. Озеро было довольно мелким, и Сакуре пришлось пройти довольно далеко от берега, чтобы погрузится хотя бы по пояс в прохладу воды. Девушка подняла голову и посмотрела на холодную луну.

[Нимб сдала на переплавку. Жду когда сделают вилы.]